Хомяченков Виктор Васильевич родился 26 ноября 1923 года на хуторе Мухино Ржевского (бывшего Зубцовского) уезда Тверской губернии. В октябре 1938 г., не закончив средней школы,  начал трудовую деятельность счетоводом Салинского сельского потребительского общества Погорельского района.  С началом Великой Отечественной войны В.В. Хомяченков работал как в колхозе, так и на возведении оборонительных сооружений западнее г. Ржева. В сентябре 1941 г. Погорельский райком партии отозвал его с оборонных работ и поручил организовать комсомольско-молодежную группу для подпольной работы на территории Салинского сельсовета. Подпольщики вели разведывательную работу, помогали выходившим из окружения бойцам Красной Армии, разведчикам армейских частей. В январе 1942 г., после отступления немцев, они вместе с гражданским населением расчищали дороги от снега для проезда машин с боеприпасами и «катюш».

      28 февраля 1942 г. В.В. Хомяченков  был призван в армию и направлен учиться на артиллерийского разведчика-наблюдателя. 3 июня 1942 г. он в числе пополнения прибыл  в формировавшуюся под Селижаровом  27-ю стрелковую дивизию. Но в артиллерию он не попал, а был направлен в штаб  дивизии. В составе дивизии он сражался под Сталинградом, освобождал Донбасс, Украину, Польшу.  В сентябре 1944 г. он перевелся на передовую и стал командиром взвода автоматчиков, был дважды ранен. Войну закончил в звании гвардии старшины. За боевые заслуги В.В. Хомяченков был награжден двумя орденами Славы, орденом Отечественной войны  I степени, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы» и рядом других.

      После войны, в 1945 -1949 годах,  В.В. Хомяченков работал счетоводом, дезинфектором, кожевенным мастером в организациях Погорельского и Старицкого районов, а проживал на хуторе Мухино. В 1950 г. он переехал Калинин, работал на различных должностях в учреждениях города,  в редакциях ряда областных и районных газет, в Калининском областном комитете по телевидению и радиовещанию, а  с 1974 г. и до выхода на пенсию в 1988 г.  – в объединении «Тверьагропромстрой». В 1957 г. он стал членом Союза журналистов СССР.  

      Виктор Васильевич Хомяченков ушел из жизни в 1993 г.

 

 

В.В. Хомяченков

  СТРАНИЦЫ ЮНОСТИ

  1. Погорельская петля

     Я был оставлен в тылу у немцев, но не в партизанском отряде, а для организации и проведения подпольной разведывательно-диверсионной работы по месту своего жительства. Мой родной хутор Мухино, состоявший из пяти домов, входил в состав колхоза «Красный Октябрь», куда по личному указанию тогдашнего первого секретаря  Погорельского райкома партии С.Г. Дороченкова меня загодя внедрили на должность колхозного счетовода.     «Отец твой репрессирован в 1937 году, а ты не комсомолец. В случае оккупации таким немцы больше доверять будут. И ты пользуйся этим», – сказал мне Сергей Григорьевич,  напутствуя на опасную работу.

      Центральная усадьба колхоза – деревня Мишино - вытянулась в два посада чуть ли не на километр прямо по большаку, что шел от  Погорелого Городища на Старицу и далее на Калинин. На этом участке мне и предстояло вести  разведывательную и диверсионную работу. В семи километрах от райцентра дорога к нам раздваивалась, а в центре Мишина они вновь сходились воедино, образуя овальную петлю не менее, чем в пятнадцать километров.

      На сплетении этих дорог, и появились в десятом часу утра 12 октября немецкие танки. Их было не более 20. Рядом с ними мчались вооруженные до зубов мотоциклисты.  Раздались пушечные выстрелы и пулеметная трескотня. Немцы били по подозрительным  кустарникам и по двум красноармейцам, которые бросились бежать в поле. Мотоциклисты догнали их и убили. Конечно, это была передовая разведывательная группа. Мы думали, что немцы, как и наши отступавшие войска, придут с запада, со стороны Калачевского леса, а они ворвались в деревню с ее восточного конца – со стороны Салина.

      Колхозникам еще затемно было объявлено о раздаче хлеба. Никто не медлил,   и к приходу гитлеровцев дело все было завершено. Последним со склада ехал с возом мешков кладовщик - безбородый  старик Кузьма Лаврентьевич Егоров. Тут-то к  нему и подкатила немецкая легковушка. Из нее вышел генерал с красными отворотами на шинели и, сверкнув пенсне, он свободно по-русски спросил:

      - Как хлеб раздаете, дедушка?

      - По трудодням, батюшка.

      - По едокам нужно!

      - Слушаюсь, батюшка.

      Подбежали офицеры-танкисты. Генерал что-то скомандовал им,  и танки вновь завели моторы и понеслись в сторону Старицы.  В деревне не осталось ни одного немца. Лишь на развилке дороги торчал только что вкопанный  указательный столб с прибитыми к нему деревянными стрелами с надписями на немецком  языке  «На Старицу», «На Калинин».

      Не теряя времени, жители деревни взялись за лопаты: в подпольях, во дворах и просто в укромных кустах рыли ямы и прятали в них имущество, продукты, зерно. Наказ Дороченкова: хлеб не должен достаться врагу – был выполнен. Для этого я заранее составил ведомости на раздачу всего обмолоченного урожая ржи и овса, включая  зерно, предназначенное для государственных  поставок, на семена, фураж и страховой фонд. На трудодень получилось около  пяти килограммов. Отдельные многосемейные колхозники получили хлеба по две-три тонны.

      Когда в первых числах января 1942 года пришли к нам освободители  - воины 31-й Армии – колхозникам было чем  поделиться с ними и хлебом, и фуражом.  Немало семенного овса возвратили колхозники хозяйству на посев весной.

      Тот день, 12 октября 1941 года, для меня мог закончиться трагически.  Первой же пулеметной очередью из танка я был ранен в большой палец левой руки, еще две пули вспороли мне полушубок. Я заскочил в дом колхозника Ильи  Николаевича Комолова. Его сын Николай был моим другом. Ему шел  шестнадцатый год,  мне – восемнадцатый. Разглядывая выбитые пулями наружу клоки шерсти, Коля аж присвистнул: «Еще чуть-чуть, и-и-и…».  У меня на лбу выступил холодный пот. И тут мне на глаза попался немецкий указательный столб на развилке. «Ну,  гады, это вам так не пройдет!». И я поделился с другом своей задумкой - развернуть столб в противоположную сторону. «Правильно!», – поддержал меня Коля, - «пусть немцы покуролесят ночью по нашим дорогам».

      Столб был вкопан основательно, но когда стемнело, мы повернули его на запад на 90 градусов. И сделали это своевременно. В деревню со стороны Салина уже входили основные части танкового корпуса. Ничего не подозревая,  в темноте немцы проскочили поворот дороги на Старицу и Калинин, углубились в Калачевский лес. Там они встретились со своей же  колонной и, видимо, посчитав ее за отступающую советсткую, во встречном бою подбили  четыре танка. Их вросшие в землю металлические останки я видел вместе с С.Г. Дороченковым на большаке вблизи деревушки Перепечено, когда мы побывали  там летом 1969 года.

      Только утром 13 октября немцы разобрались в случившемся. Указательный столб в Мишине выправили и поставили возле него пост.  Регулировщики с поста жили в доме Комоловых. Сам Илья Николаевич Комолов в первую мировую войну три года пробыл в плену у австрийцев,  знал немецкий язык и все, что говорили между собою гитлеровцы, сообщал сыну, а тот – мне. От этих регулировщиков мы и узнали, во что обошлась захватчикам ночь с 12 на 13 октября, эта, злополучная для  них, «Погорельская петля», ставшая началом нашей диверсионной работы в ближнем тылу Вермахта.

  1. В ход пошли топоры

      Наш хутор Мухино стоял в километре от большака в лесу. Немцы к нам редко заглядывали,  и то днем. Ночью побаивались партизан. Зато советские бойцы, выходившие из окружения, были почти каждый день:  пехотинцы,  танкисты, летчики с ржевского аэродрома, что держали путь на Москву. Как-то остановились на один  день артиллеристы из бригады Александра Чапаева, сына легендарного полководца гражданской войны. Наведывались ржевские железнодорожники, советские и партийные работники – словом, все, кто пробирался в те дни на восток и кому встречаться с оккупантами было не с руки.

      Однажды на хуторе собралось  человек двадцать,  может, больше. Одни решили пробираться через приволжские леса и Волгу к  Высоковской станции, где слышалась артиллерийская канонада, другие – в сторону Волоколамска на Москву. Первых повел я, других – мой тринадцатилетний брат Валентин. Он-то и наткнулся на этот понтонный мост.  Возвратившись в полночь, я увидел брата  уже дома. Он отогревался возле печки и крутил в руках магнето. Другое магнето лежало на полу. « Где взял?», - спрашиваю.

«А там», - говорит, - «возле погорельского  большака с тракторов снял. Пусть теперь попробуют их завести». Оказалось, группа окруженцев, которую вел Валя, увидела в придорожных кустах два тягача с девятью прицепами, на которых лежали свернутые резиновые понтоны. «Мост будут наводить,  сволочи!»,  – выругался оказавшийся в группе сапер, - «вот бы спалить его».

Но «палить» мост они не стали. Это могло их выдать, и  кто знает, чем бы кончилась для них такая диверсия.

      Метрах в трехстах  начиналась расположенная на большаке деревня Добрынино. Туда и расположились на ночь немецкие понтонеры, спасаясь от промозглой погоды. Чтобы не попасть на глаза начальству, они, видимо, и решили свернуть в кусты, благо лес оказался рядом. Распрощавшись с сапером и его товарищами, Валя на обратном пути снова пошел к понтонам. Он удостоверился, что охраны по-прежнему нет, отвинтил с тягачей магнето и был таков. « А большие понтоны -то?», – спрашиваю. «У-у-у! Вдвоем не стащить даже с прицепа».  «А надо. Сапер зря не сказал бы».

      Мы с Валей решили посвятить в это дело семидесятилетнего деда – Дмитрия Ивановича Иванова и троюродного брата, тоже  подростка, Васю Ермакова. Вооружившись топорами, мы тут же вышли в ночь. Дождь пополам со снегом хлестал по лицу, слепил глаза, но такая погода даже была нам на руку. Из предосторожности мы сделаем обходной крюк, затем спустились к реке Мшаге. Какое-то время  шли прямо по воде, потом по крутому оврагу скрытно подобрались к тягачам с прицепами.

      Понтоны, действительно, оказались тяжелыми. Их даже вчетвером не под силу было стащить на землю. На это и время терять не стали. «Давайте рубить прямо на прицепах», - сказал Дмитрий Иванович, - «скоро уже утро, мешкать нельзя». Так и поступили. Часа за два мы разрубили на куски восемь понтонов и надувную лодку с веслами. Девятый понтон уничтожить не успели, потому что из крайнего дома  показались понтонеры. Громко переговариваясь, они направились в нашу сторону, освещая дорогу карманными фонариками. «Ладно, на одном понтоне далеко не уедут!». Мы незамеченными нырнули в овраг, потом сошли в речку и тем же путем возвратились домой. «Ищи ветра в поле!» – сказал Дмитрий Иванович, довольно поглаживая  свою широченную темную бороду, когда позади нас послышались автоматные выстрелы. Позже мы узнали, что этот понтонный мост предназначался для переправы через Волгу  в Старице.

 

  1. Когда не пугали виселицы.

      Возле сельской кузницы стояли два колесных трактора из Красноармейской МТС, которые гнал да не успел угнать на восток тракторист Петр Иванович Соколов, житель деревни Мишино. Немцы приказали расчистить к ним дорогу от снега, намереваясь угнать к себе в Германию, да тоже не успели: я вместе с Иваном Борисовым, которого по инвалидности не взяли на фронт, основательно продырявили топливные баки обоих тракторов. Так они и остались в колхозе, а после ремонта, уже весной 1942 года,  вели пахоту и сев, очень помогая  земледельцам.

     Пятнадцатилетние подростки Гриша Климов и Гена Пушкин были неразлучными друзьями, очень смелыми и сообразительными. Они выменивали у немцев на яйца и сало сахар, а потом его подбрасывали его  в бензобаки, от чего засорялась система подачи  горючего и машины вставали среди дороги.  А декабрь тогда был снежным, дороги среди сугробов узкими, вставшую машину не объедешь и чтобы не создавать километровых пробок, такие машины перекидывали через снежные брустверы. Позже они, как трофеи, достались автомобилистам 31-й армии.  К сожалению, сами дружки-диверсанты Гриша и  Гена весной 1942 года  трагически погибли  при очистке полей от немецких мин.

    Диверсия с немецкой бензоцистерной едва не кончилась трагически. Стояла она за огородами, метрах в трехстах от дома, где жил немецкий оберст (полковник) – начальник местного гарнизона. К слову сказать, этот полковник до революции жил где-то на юге России в своем имении и хорошо знал русский язык. Заигрывал он и с населением: молодежи, например, разрешал собираться вместе на вечерки (кроме субботы), петь песни и веселиться.

      В канун 24-й годовщины Великого Октября мы с Илюшей Хорьковым прострелили из винтовки эту бензоцистерну. Стреляли через окно омшанника, поэтому выстрелы были глухими и немцы их не услышали. Бензин вытек. Виновников не нашли и немцы, вроде как забыли об этой цистерне. И тут Коля Комолов и Сережа Чернышев проявили своевольство: не посоветовавшись со мной,  в открытую пошли к этой цистерне, разрезали покрышку колеса и стали вытаскивать  резиновую камеру,  чтобы из нее склеить себе калоши. Немцы поймали их, избили и посадили в амбар. А ночью ко мне в Мухино прибежал Илья Николаевич Комолов: «Виктор! Их повесят».  А он и слова  вымолвить больше не может – так испугался. Потом отошел и я, и узнал от него, что комендант уже распорядился поставить в деревне виселицу.

      Нужно спасать ребят. Я решилсяя на отчаянный ход: козырнуть перед немецким комендантом именем репрессированного отца. Да и деды мои когда-то были здесь помещиками. Рано утром я был уже в Мишине. Страшно было идти к коменданту, а надо. У входа меня окликнул часовой: «Хальт!»

Появился переводчик. Говорю ему, что у меня для оберста есть важное сообщение. Через две-три минуты он снова вышел, обыскал меня и ввел в комнату, где комендант завтракал. Лет ему было за шестьдесят. У подбородка, на кителе болтался «Железный крест». Он кончил жевать и резко спросил: «Что за важное сообщение у тебя, юноша?» Беру себя в руки. Говорю внятно, чтобы все было доходчиво.

      - Вчера в амбар посадили Колю Комолова и Сережу Чернышева.

      - Да, это партизаны. Мы их повесим.

      Тут я сделал шаг вперед:

      - Господин комендант! Это - не партизаны, это - мои друзья!

      Видимо от удивления, брови у немца полезли на лоб:

      - А ты кто такой есть?

      Я четко ответил:

      - Я – сын Василия Александровича Хомяченкова, расстрелянного НКВД, и внук здешних помещиков Хомяченковых.

      -Ты?!

      - Да!

      - Кто может подтвердить? – спросил комендант, выйдя из-за стола.

      - А все население деревни,  – ответил я и тут заметил в проеме двери  хозяина дома Василия Яковлевича Яковлева. «А вот», - говорю, «хотя бы он». Яковлев с готовностью подтвердили все мной сказанное.  Затем я сказал оберсту, что арестованные не хотели навредить германской армии, просто посчитали бензоцистерну не нужной, а из резиновых камер хотели склеить себе калоши.

      - Не казните, пожалуйста, моих друзей. Их родители за это отдадут вам своих коров.

    И комендант, к великой радости, согласился. Правда, кроме того, что взял коров, он еще приказал провинившимся спилить приготовленную для них виселицу, распилить ее на дрова, а дрова принести для отопления штаба. И еще каждому «всыпать по двадцать плетей».

      В 1943 году оба они ушли на фронт. Коля Комолов погиб, а Сережа Чернышов в бою потерял ногу. Несколько лет назад он умер.

  1. Комсомольское задание

    Перед войной хлеб продавался без карточек. Но выпекали его мало. В магазинах сельпо за ним всегда  была очередь. Одна-единственная на всю округу ветряная мельница, что еще оставалась в соседней деревне Медведки, бездействовала. Нечего было молоть. А те крохи зерна, что выдавали на пустопорожние трудодни, колхозники мололи на своих домашних жерновах, обычно сделанных из березовых кряжей. Такие были почти в каждом доме.

      По нашим лесам и весям из окружения выходили части 22, 29,30 армий. Лежащий на их пути большак Погорелое Городище-Старица, забитый бесчисленными колоннами гитлеровских войск, спешащих к Калинину, днем пересечь незамеченными практически было невозможно. Люди дожидались ночи. Они группировались в близлежащих лесных чащобах, возле поросших ольшанником речек Мшага и Жидоховка. Ночью воины уходили пробиваться через фронт, к своим.

      Сюда на тревожные лесные дневки осторожно пробирались жители окрестных деревень – несли в котульках свежий хлеб или хлебные лепешки, вареный картофель и соленые огурцы, котелки каши, бидончики с молоком или с супом. Все принималось с радостью и большой благодарностью.        Особую заботу о наших воинах проявляли молодые девчата: Тамара, Нюра и Паня Климовы, Настя Андреева, Маруся Крутова, Тоня Соколова, Рая Борисова. Тамара Климова, ей было тогда семнадцать лет, перед войной работала на местной почте письмоносцем, а в колхозе «Красный Октябрь» возглавляла комсомольскую организацию. Таким вожаком оставалась она и в дни оккупации. Веселая, с излучающими доброту карими глазами, Тамара всегда находилась в центре деревенской жизни.    Она говорила подругам:

«Красноармейцы и командиры идут издалека, многие ранены. В большинстве своем пробиваются к своим с оружием, чтобы вновь сражаться на фронте. И накормить мы их просто обязаны. Считайте, что сейчас это самое важное наше комсомольское задание».

     Хлебный запас у колхозников имелся: весь обмолоченный  урожай, чтобы не достался врагу, был роздан по трудодням и тщательно спрятан. Но рожь-то нужно было размолоть, чтобы выпечь хлеб. Во многих домах в деревне днем и ночью крутились домашние мельницы. Высушенное на печке зерно дважды пропускалось через жернова, только тогда получалась мука, годная для выпечки.

     Я дружил с Тамарой и часто вечерами засиживался у нее дома, помогая ей вручную крутить неподатливые жернова. Ох, и нелегкая это была работа! А вот вспоминается с нежностью.

      Однажды, задержавшись у Тамары, в Мухино я возвратился поздним вечером. Чтобы не беспокоить мать, в дом вошел через двор, без стука. При моем появлении из-за стола быстро вскочили двое мужчин и схватились за кобуры.  Мать бросилась к ним: «Не волнуйтесь! Это мой сын».

   Я присоединился к ужину, с любопытством  поглядывая на поздних гостей. У одного из них в петлицах было по две звезды, у другого по одному ромбу. Такие окруженцы здесь были впервые. Ни воинских званий, ни фамилий они не называли. Мать занималась сбором харчей в дорогу, я показал, как им лучше пройти через Зуевский (Салинский) лес к Волоколамску.

     Тогда мне впервые удалось увидеть настоящую военную карту  «двухверстку», которая заканчивалась чуть восточнее Салина. Той же ночью в лесу они и подарили мне эту карту: «Нам она больше не нужна, а вот другим выходить из окружения поможет. Особенно тем, которые пойдут за Волгу, в сторону Высоково и Торжка».  Я поблагодарил командиров за ценный подарок, зная, с какой тщательностью будут срисовывать с нее свой тернистый путь окруженцы. Прощаясь, командир с ромбами в петлицах задержал мою руку: «Мой совет: не лезьте с немцами в драку. Сейчас делать этого нельзя. За каждого паршивого фашиста придется рассчитаться десятками жизней  ни в чем не повинных людей. Населенные пункты у вас частые. В каждом возьмут заложников. Диверсии на дорогах – другое дело. Все «списано» будет на нас, окруженцев». Так мы и поступали. 

(1970-е гг.)

Ф. 2055. Оп. 1. Д. 33. Л. 115-131. Авторизованная рукопись.